Во вторник мы уже послушали дискуссию между театральными критиками и театральными блогерами, теперь же пришло время диалога между критиками и режиссером. За круглым столом в клубе «Social Club» вечером 24-го числа сидели: Елена Горфункель – театральный критик, эксперт фестивалей «Золотая маска», «Арлекин», Алексей Киселев – член Ассоциации театральных критиков, редактор фестиваля «Территория», модератор встречи – режиссер Борис Павлович. Цель их беседы – понять, что такое критика и каковы ее критерии.

Борис Павлович: Задача режиссера – создание некоторого зрелища, информативного произведения. Как бы не происходил процесс, что бы не было включено в продукт, есть некоторая точка, которую вы назовете спектаклем. И задача режиссера – инициировать этот процесс, собрание людей, которые встречаются в перформативном акте как зрители, как перформеры. Функция вас, как театроведа, какая? В чем вы видите свою работу?

Елена Горфункель: Моя задача заключается в том, чтобы донести свою критику до режиссера. Моя работа выполнена, если режиссер воспринял мои слова. Здесь нужда дистанция среды, газеты, журнала. Чтоб я могла быть объективна и искренна, не контактируя с вами глаза в глаза. Моя задача – войти в резонанс с театром, зритель в этом случае вторичен. Поэтому я чувствую, что моя профессия нужна.

Алексей Киселев: Театр – штука унылая, которую никому не посоветуешь: 90% это окунание в пространство плохого вкуса. Что тогда эти 10%? Это те явления, в которых велика вероятность возникновения магического элемента, когда люди, собравшись, вдруг испытали что-то синхронное. Это труднодостижимый эффект, которой возникает, если публика правильно настроена. Мне хочется, чтобы как можно больше людей узнало об этом. Единственное, что я могу сделать – это постараться, чтобы аудитория была верно сфокусирована. Своей задачей я вижу создание представления о театре, как о том, что я описал в 10%. Коммуницировать с людьми, может, которые о театре ничего не знают, и уж точно не с режиссерами.

Борис Павлович: Ваши подходы относятся к театру, как к уже случившемуся артефакту. Случился театр, и теперь режиссер может узнать, как это выглядит из зала, или сформировать зрительскую аудиторию. А есть ли тут улица с двухсторонним движением? Когда ваше участие в процессе меня ориентирует не только через учитывание ошибок прошлого, но и через формулирование какого-то процесса? Скажем, для меня как для режиссера важно ощущение себя в некотором театральном процессе, который сосуществует не только как совокупность спектаклей, но и как определенные тенденции. И для того, чтобы увидеть невидимое, я что-то читаю. То есть, мне интересна не оценка спектакля, а то, как складывается сейчас театр. Считаете ли вы, что на вас лежит обязанность делать видимым невидимое? Отделяете ли вы теорию театра от театроведения?

Елена Горфункель: Я отделяю. Критика – процесс. Вы начали с того, есть ли какая-то обратная связь – почти нет, или она существует, но вне зоны моего понимания, потому что дружба между режиссером и критиком — нечто неустойчивое и ненужное. Может ли режиссер влиять на критика? Думаю, нет. А то, как критик влияет на режиссера – тоже сомнительно. Есть некоторые критики, ставящие задачей учить режиссера, но ни один уважающий себя режиссер не захочет учиться и внимать критику, хотя бы из чувства протеста. Связь между критикой и театральным процессом существует, но она не объясняется прямыми связями.

Борис Павлович: Мы подбираемся к критериям оценки, к тому, чем занимается человек, который, посмотрев спектакль, совершает некоторую продуктивную, рефлективную деятельность. Раз вы, так или иначе, сформулировали, что ваша работа наступает в результате некоторого случившегося спектакля, вероятно, стоит перейти к тому, что же вы оцениваете?

Алексей Киселев: Рефлексия становится результатом необязательно контакта со спектаклем, это может быть серия спектаклей или отсутствие спектакля. Работа критика часто заключается в том, чтобы обнаружить отсутствие, это важное свойство, которого публика, как правило, лишена. Если уж говорить про критерии оценки, то тут сложная территория. Если судить объективно, не бывает плохих и хороших спектаклей, все порождено обстоятельствами, и это можно анализировать. Если же объективность невозможна, возникает субъективный элемент. Если бы существовала нейросеть, определяющая художественную состоятельность спектакля, он должна была бы анализировать мозговую активность публики и проверять, кто на что отзывается, и находить общий знаменатель. И вопрос будет в коэффициенте воздействия, а не в положительном или отрицательном отношении.

Елена Горфункель: Мои критерии – архаические: нравится ли мне место, есть ли занавес. Я не хочу, чтоб от меня требовали интерактива, чтоб сновали актеры мимо меня. Их место — на сцене или в буфете. Если это новая пьеса – хорошо бы, чтоб она мне понравилась. Я думаю о режиссуре, актерах, свете, сценографии и ее выразительности, музыке, длительности, объеме, буфете. В совокупности — общее впечатление.

Борис Павлович: Мы, режиссеры, приходим, смотрим чужие спектакли, и потом можем обсудить, потому что мы получили впечатления, у нас есть некоторый профессиональный инструментарий. В принципе, мы можем даже текст написать, не являясь театроведами, и наше восприятие спектакля будет достаточно объемным. Но есть специальные люди для этого. И критик – человек, который переворачивает мое восприятие.

Алексей Киселев: вопрос об особенности взгляда театрального критика. Это сильно профессионально деформированный взгляд человека, который смотрит много спектаклей. Интерес к мнению критика с точки зрения режиссера для меня странен. Почему именно критик? Разумеется, театральный человек сразу видит, как это сделано, чего в нем нет, какие бывают еще, на что похожи. Человек, который смотрел спектакли, может выстроить релевантный взгляд. Для живой аудитории это не очень интересно.

Борис Павлович: Все мы знаем, что развитие происходит из-за погрешностей. И эти погрешности приводят к новым формам или темам. Чтобы увидеть, почему заработало, мне был бы пригоден человек, который это увидит и сформулирует. Мы не касаемся функции замлита. Мне, например, неинтересно читать про свой спектакль, так как я всегда и сам вижу, что там не получается сделать. И это происходит не из-за лени, а потому что не соединяются шестеренки. И вдруг ты читаешь нечто, что является формулой, и у тебя встает в голове на места то, что до этого было не связано. Механизм культуры — это механизм удержания впечатления и его ассимиляция в опыт. Если я получил впечатление и не нашел для него слов, впечатление выветрилось. Театроведческая акция фиксации анализа и передачи становится стимулом для чего-то следующего. Это не просто зеркало, это абсолютно театроведческий текст, поворотный, важный для движения театра.

Алексей Киселев: театр — нефиксируемая штука. Критик как фильтр шумов может сработать на пользу, если ты можешь зафиксировать свое впечатление, через него вызовешь что-то на ассоциативном уровне у тех, кто был свидетелем этого, и в обсуждении дать субстат спектакля. Работа критика может стать усилителем вкуса.

Кристина Матвиенко (из зала): мне престала тоска Павловича по такому человеку. Он говорит о способности что-то вовремя разглядеть, — это очень важно, когда критик может разглядеть вовремя, или опережая процесс, нечто важное. Павловичу нужен Блюм из театра Мейерхольда: он был внутренним человеком, понимавшим как все устроено, и внешним, который разговаривает с публикой. Нам нужен человек, который вовремя нам объяснял значение некоторых постановок. Хотя бы ради нашего самосознания национального.

Алексей Киселев: Я согласен со всем, кроме последней формулировки про русского зрителя, который ждет, когда ему что-то скажут. Мы с самого начала обсуждаем, что рецензии пишут люди театра для людей театра. Это неработающая коммуникация, нет такого зрителя, который читает огромные тексты о театре. Это герметичный мир.

Борис Павлович: но в герметичности нет ничего плохого, понятно, что, если ты занимаешься чем-то специально, ты гораздо больше включен в этот специальный контекст, и человеку, которому хочется сюда, придется прикладывать усилия. Должны ли у вас, критиков, быть одинаковые принципы?

Елена Горфункель: Мы сидим тут из-за того, что мы — представители разных поколений. Если я еще держу нить, связывающую меня с ХХ веком, то Алексей – это XXI век, и мне кажется, что мы должны придерживаться того, что представляет существо нашей профессии, ее задачи. Я не буду изучать современную лексику, внедряться в новое сознание, отнимать их новую ценность. Я уверена, что и Алексей не будет обращаться к критике, которую я считаю образцовой.

Вадим Максимов (из зала): Борис тонко выводил на вопрос, с которого мы скатываемся: театр ХХ века точно меняется, и каждый из вас оценивает ситуацию по-разному. А меняются ли установки, которые вы тут сформулировали, в связи с новой ситуацией?

Елена Горфункель: раз критика – это рефлексия, то естественно она меняется. Кода распался СССР, это был мировой кризис. И весь старый театр рухнул, чтобы потом на протяжении 30-ти лет на этих руинах что-то построить, причем строить по-разному. Современная критика на эти процессы так и реагирует – как может, как видит. Мои же критерии не поменялись. Мне кажется, любой театр не может возникнуть без литературы, для меня актер – главный материал, режиссер – важнейшая профессия.

Алексей Киселев: я не уверен, что российская критика сейчас как явление существует. И старые формы в театре остались, просто меняют свое значение. И мне интересно это разнообразие и законы, по которым они функционируют. То, что новее, не значит лучше, более архаичные формы тоже могут быть хороши. Это качественная штука, притом, что не бывает хорошего и плохого. Срок данности того или иного театрального вида не имеет отношения к его художественной состоятельности.

Борис Павлович: есть ли сейчас проблема, парадокс в современном театре, которая кажется вам какой-то нерешенной?

Алексей Киселев: кризис театроведческого образования.

Елена Горфункель: драматургия, кода же придет настоящая, которая даст толчок театру. Он хилеет без драматурии. И кризис режиссуры. Я не говорю о критике, так как критика – это рефлексия, какой театр, такова и она.

Борис Павлович: есть ли что-то, что вселяет в надежду?

Алексей Киселев: театральный андеграунд.

Вадим Максимов: финальное слово: по-моему, мы позитивно провели время благодаря модератору и двум участникам, всем спасибо, праздник продолжается.

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *