«Мигающий холодный свет, жесткие железные скамьи и белые стены, сонные люди, включая врача, к которому я пришла. Он без интереса, монотонно что-то говорил, было ощущение что я уже в морге», — так начала свой рассказ Софья Ершова. Девушка четвертый год носит ортопедический корсет на постоянной основе, а в ее больничной карточке числится больше шестнадцати заболеваний и подозрений в совершенно разных сферах здоровья. О своей жизни она рассказывает как о вечном существовании в реабилитационном центре, который занимает значимую часть ее воспоминаний.
Очередь на осмотр ко врачу
«Моя история началась с того, что тетя заметила, что у меня одно плечо выше другого, посоветовала моей маме показать меня ортопеду. Она записала меня на начало сентября, это был мой шестой класс. Этого врача я никогда не смогу забыть, но сначала он не показался нам странным. Осмотрев меня, он обнадежил, сказав, что есть только небольшое искривление, прописал ходить на ЛФК (лечебная физкультура) и носить три часа в день корректор осанки. Только потом мы узнали, что для выравнивания позвоночника необходимо совсем другое лечение, а корректор натренировывает только мышцы спины. Напоследок он сказал приходить через полгода, чтобы увидеть исключительно положительную динамику. Когда настало время второго визита к врачу, в клинике нам сообщили, что после моего приема он уволился. Из-за его неквалифицированных назначений, моя стадия заболевания двигалась к третьей из четырех возможных».
Чтение больничной карты
«Сколиоз может поражать либо верхний, либо нижний отдел позвоночника — искривлять его. В моем случае неправильно кости были расположены и сверху, и снизу. Нижний провоцирует перестановку внутренних органов, они начинают сдавливать друг друга, из-за этого у меня возобновились мои «старые» проблемы с гормонами. Точнее, эти две проблемы столкнулись. Из-за того, что мои внутренности двигались, ухудшились проблемы с органами малого таза, а нестабильность гормонов делала мои кости слишком эластичными — корсет не мог их зафиксировать. И таким образом получился замкнутый круг. Через некоторое время у меня ухудшилось ментальное состояние, появились неврологические проблемы, потом нестабильность инсулина, вызванная гормональным сбоем, таким образом накопилось шестнадцать диагнозов и пять подозрений. Сейчас, из того, что было у меня год назад, остались проблемы в сфере неврологии, гинекологии и, разумеется, сколиоз».
Знакомства с деталями договора
«Позже моя мама наткнулась в интернете на Институт Альбрехта, где делали ортопедические корсеты по индивидуальному слепку тела больного. На первом этаже учреждения находится реабилитационный центр инвалидов. Я помню, как я, тринадцатилетняя девочка, захожу в это здание и вижу, прямо в коридоре, людей без рук, без ног и понимаю, что я тоже нахожусь здесь, чтобы получить помощь. Я ничего не понимала, но думала, что если я здесь — то это уже грань. Врач из института рассказала маме, что восстановить спину можно, но только до «косметического эффекта», продолжать болеть будет всю жизнь. Я помню, что в тот день мы видели много других посетителей центра, которые уже получили корсеты, и первый раз их надевали. Маленькая девочка с крохотным корсетом, взрослый парень, который вышел в коридор, чтобы опробовать корсет в движении, каждый из них плакал от боли. После этого дома у меня была дикая паника. Через полгода терапии мой врач порекомендовала маме отправить меня в ортопедический реабилитационный центр «Огонек»».
Разбираю вещи, иду на процедуры
«Санаторий «Огонек», в котором уже, к счастью сменилось руководство, я могу описать очень коротко: у нас были шутки касательно такого названия, мы говорили, что он был создан Адским огнем. Это место, это то, что до сих пор, через два года, вызывает у меня голый страх, там началась моя годовая депрессия. После моей выписки из центра, родители отвели меня к психотерапевту. Это случилось из-за того, что я не могла заставить себя делать что-либо — поесть один раз в день было моим потолком, потому что я больше не видела во всем этом смысла, я не знала, кто я теперь. Долгое время мне было сложно воспринимать родителей как тех, на кого я могу положиться, потому что после «Огонька» доверять было очень трудно. Мама как-то раз сказала, что я попала там в четкую схему общества: есть замкнутое пространство, это был двор с забором, куда нас, как скот, выгоняли «пастись» два раза в сутки в лучшем случае. И была «заветная мечта о свободе» — ледовая арена напротив учреждения. Ситуация ужасно комичная, мы, с больными спинами, стоим и смотрим на огни катка, рядом с которым нам даже находится опасно. В «Огоньке» ни при каких обстоятельствах нельзя было иметь при себе любую технику, даже плеер. Отбирали книги, аргументируя тем, что мы должны сосредотачиваться на здоровье. На нас постоянно повышали голос, медсестры давили, шарили по нашим личным вещам, я прятала книгу под матрасом. Все это продолжалось полгода, я возвращалась в город, к родителям, только на выходные».
Сигнал тревоги
«В «Огоньке» регулярно проводился электрофорез (на спину кладут нагретую картонку и ставят таймер), который был нам необходим для мышц спины. Один раз медсестра пропустила звонок об окончании процедуры и у меня сгорела часть кожи на спине до волдырей. Никто не интересовался, на сколько это безопасно для здоровья пациента. Мне было очень опасно нагревать нижнюю часть таза из-за проблем с внутренними органами и гормонами. Из-за того, что они нестабильны, в 12 лет у меня случился первый приступ кровотечения, который врачи едва смогли купировать. Из-за электрофореза в «Огоньке» приступ повторился. Я пробилась к общему телефону в тот раз и спокойно сказала маме о том, что скоро умру, в тот момент мне было уже все равно. Четвертый приступ, по словам врачей, которые откачивали меня в больнице в тот раз, я пережить уже не смогу».
Выписка
«Единственное, что смогло вытащить меня из годовой депрессии, начавшейся во время «Огонька» — первая влюбленность. Обычно, когда я рассказывала о своем здоровье, люди меня жалели или говорили, что все будет хорошо. Максим был первым человеком, который признал весь ужас происходящего со мной. Чувство влюбленности вернуло меня к музыке, которой я занималась лет с трех, и практически забросила в момент обострения моей депрессии. Когда я вернулась к ней — я смогла поставить себе дальнейшую цель — стажировка в музыкальном агентстве в Корее. Я не уверена, что хочу заниматься музыкой именно там, что хочу жить в той стране, но у меня есть огромное желание учиться новому у специалистов в музыкальной сфере, и для меня это значит, что я снова хочу жить дальше».